Не зная прошлого, невозможно понять подлинный смысл настоящего и цели будущего. Впервые Максим Горький попал в Царицын осенью г. До этого он работал в рыболовной артели на калмыцком промысле Кабанкулбай на Каспии. Отсюда Горький ушел пешком в Моздок, намереваясь зиму провести в теплых краях Кавказа и Причерноморья. Но этот план осуществить ему не удалось. Он не смог пройти через Моздокские степи и вынужден был повернуть на Царицын. В это время в Царицыне находилось много людей «политически неблагонадежных», бывших ссыльных, которым не разрешалось жить в Петербурге и Москве. Большая группа поднадзорных полиции работала на Грязе-Царицынской железной дороге, среди которых, как сообщает А. М. Горький, были писатели Старостин-Маненко в, журналист М. Я. Началов, братья Степановы, бывшие ссыльные, пропагандисты среди молокан Саратовской губернии, морской офицер Мазин, томский семинарист Покровский, переплетчик Лахметка, солдат Брусков. Горький Максим (настоящее имя и фамилия Алексей Максимович Пешков) (1868—1936) — русский советский писатель и общественный деятель, активный участник революционного движения в России, инициатор создания и первый председатель правления Союза писателей СССР. Автор многих произведений литературы, в том числе «Старуха Изергиль», «Песня о Буревестнике», романы «Фома Гордеев», «Мать», «Жизнь Клима Самгина», пьесы «Враги», «На дне», «Дачники», «Варвары», «Егор Булычев и другие», литературные портреты В. И. Ленина, Л. Н. Толстого, А. П- Чехова, В. Т. Короленко. Пропагандист-народник Амвросий Кулеш, студент Алабышев и еще десятка два «неблагонадежных». Все они были приглашены сюда на службу по идее начальника товарного отдела Грязе-Царицынской дороги М. Е. Ададурова «как люди, которые не умеют и не станут воровать». Дело в том, что эта дорога в ту пору настолько прославилась хищениями на ней, что дорожное начальство вынуждено было пойти на крайнюю меру.
По рекомендации журналиста-народника М. Я. Началова молодой Пешков был принят ночным сторожем на станцию Добринка, находившуюся на территории бывшей Тамбовской губернии (рассказ М. Горького «Сторож»). Здесь Горький пробыл недолго, так как не мог ужиться с порядками, заведенными на этой станции ее начальником. И скоро Пешков был переведен на товарную станцию Борисоглебска, где заведовал починкой брезентов и мешков, руководил работой веселых казачек, которые работали очень лениво, но превосходно пели донские песни. Оттуда его перевели весовщиком на станцию Крутая поздней осенью 1888 г. Писатель так говорит об этой станции: «Станция стояла «на пустом месте», как говорил ее начальник: кроме станционных зданий, никаких жилищ вокруг ее не было, и не было никаких людей, кроме служащих. По направлению к Волге, верстах, если не ошибаюсь, в двух, существовала деревня Пески, а версты на четыре в степь — небольшая казацкая станица, забыл — какая... И хотя в двенадцати верстах был богатый уездный город, со множеством пароходных пристаней, с двумя вокзалами, но по ночам я все-таки чувствовал себя заброшенным «к черту на кулички», в какую-то шумную бестолковщину, среди которой, однако, нужно было «держать ухо востро». видно, нелегко складывалась его жизнь в первые дни на Крутой. На станции все принимали Пешкова за «выгнанного студента» и не верили ему, когда он говорил, что всего один год учился в школе. Не доверял ему вначале и начальник станции Захар Ефимович Басаргин.
«Боевые мои отношения с Басаргиным начались с того, что он отказался дать мне комнату в одном из станционных зданий. По должности весовщика я имел право на эту комнату, а Басаргин отправил меня жить в казарму, где жили сторожа и куда часто приходили ночевать бабы и девицы из Песок, очищавшие пути от снега. Казарма была далеко от станции, примерно в полуверсте». Комнату, в которой должен был жить весовщик станции, Басаргин приспособил под оранжерею. Она почти сверху донизу была заставлена горшками цветов. Необыкновенно талантлив был этот человек. Начав свою карьеру стрелочником, благодаря своим недюжинной силе и энергии он выбился в начальники станции. Пройдя суровую школу жизни, Басаргин хорошо разбирался в людях, зорко присматривался к ним, отлично знал цену их хорошим и плохим делам. Честность и прямолинейность нового весовщика, его глубокая начитанность и умение работать по-настоящему не могли не вызвать симпатий к нему со стороны начальника станции, человека умного и справедливого. Молодой Горький близко сошелся с сослуживцами станции: младшим телеграфистом Юриным, сторожем Крамаренко и людьми, часто навещавшими Крутую, -телеграфистом Кривой Музги Ярославцевым, слесарем Вериным, разъезжавшим по станциям проверять точность товарных весов «Фербенкс», и царицынским наборщиком и переплетчиком Лахметкой. Но больше у Пешкова на Крутой было врагов. «Однако враги мои не могли не признать за мной некоторых достоинств: я научил всех баб станции печь хлеб лучше, чем они пекли, научил их делать сдобное тесто, варить пельмени и многим другим кулинарным премудростям. Я заливал худые резиновые галоши, вставлял стекла в рамы и вообще немножко помогал бабам жить, кое в чем помогал и мужьям, делая это от избытка силы и от скуки однообразных трудовых дней». В это время молодой Пешков много читал. Читал запоем все, что попадалось под руку. Таким же любителем чтения на станции был подружившийся с ним телеграфист Юрин. Но Горький не только читал. Именно в это время он работал над своей поэмой «Песнь старого дуба», писал те самые «ядовито-сатирические стихи», в которых он выражал «недовольство жизнью» и «проклинал все сущее». «Возможно, что Алексей Максимович в это время писал и прозаические произведения, так как многие его сослуживцы по Крутой вспоминают, что Пешков хорошо «сказывал книги» и очень внимательно относился к критике слушателей своих рассказов. Вполне вероятно, что эти рассказы были первой пробой его творческих сил в прозе. Но они не дошли до нас, как не дошли до.наших дней те его ранние стихи и поэма, которые были написаны на Крутой. Окончательно потеряв веру в народников как силу, способную переделать существующую дикую жизнь, Горький не переставал биться над вопросом, как все же повлиять на эту жизнь, какие силы могут переделать действительность. Уже в это время он начал мучительно задумываться над вопросом о роли личности в историческом процессе. Результатом этих поисков путей в жизни явилось то, что к весне на Крутой Горький организовал «кружок самообразования». В него, кроме Алексея Максимовича, вошли телеграфисты Юрин и Ярославцев, слесарь Верин и наборщик из Царицына Лахметка, о котором писатель отзывался с исключительной теплотой, как о человеке необыкновенной душевной чистоты. Лахметку Горький познакомил с поднадзорными полиции, жившими в Царицыне: журналистом Качаловым, студентом Подбельским, только что вернувшимся из ссылки поручиком Матвеевым, с невестой известного марксиста Федосеева — Соловьевой и другими революционерами. Они передавали через Лахметку для Пешкова запрещенную литературу, которая затем читалась в кружке. Сначала кружковцы съезжались на Крутую по субботам, затем стали собираться при всяком удобном случае. Заседали по ночам в телеграфской. Здесь читали отпечатанные литографическим способом произведения Льва Толстого, брошюры А. Н. Баха «Царь-Голод», «Календарь Народной Воли»; вели жаркие споры о только что прочитанных работах английского философа Спенсера и идеолога русского народничества Михайловского, говорили о теории прогресса и роли личности в истории. О существовании горьковского кружка знал Басаргин и нередко сам приходил на ночные чтения. Усидеть молча долго не мог и скоро сам ввязывался в горячий спор. Убедительными фактами и примерами из своей трудовой жизни он ловко уводил слушателей от туманных неживых теорий Спенсера и Михайловского к настоящей действительности, которая оскорбляет человека. Слушали его внимательно, жадно слушал и Горький. В этих спорах, в беседах с Басаргиным в будущем в писателе народилась та глубокая вера в человека, в его силы, которой освещено все его творчество. Эта уверенность вылилась позже в гимн человеку, провозглашенный Сатиным. Горького не прельщала перспектива быть станционным служащим, его волновали большие планы переустройства жизни. В это время он и его товарищи были всецело захвачены идеей устройства земледельческой колонии. Горький даже послал письмо Л. Н. Толстому с просьбой помочь им в это деле. Слух о кружке, в котором читалась запрещенная литература, дошел до полиции. Из Калача на Крутую стали присылать шпионов, которые установили слежку за Пешковым, Юриным, Лахметкой и бывшим ссыльным поручиком Матвеевым. Положение осложнилось еще и тем, что к этому времени на Грязе-Царицынской дороге начались гонения на бывших ссыльных, ставленников Ададурова. Старые железнодорожные служащие, которым «ададуровцы» все же мешали воровать, стали всячески подсиживать их и клеветать на них. Да, видно, и сама идея Ададурова, собравшего на дороге столько «неблагонадежных», потеряла авторитет у начальства. После скандального происшествия с бывшим ссыльным, смотрителем товарных складов на станции Калач, Амвросием Кулешом, который был незаслуженно обвинен в воровстве проса, положение политических стало на дороге еще более тяжелым. Ухудшилось и положение Горького на Крутой: «...меня стали немножко травить. А потом явился инспектор движения Сысоев, бывший офицер гвардии, большой, толстый, синещекий, потевший голубым жиром. Тыкая меня пальцем в плечо, он ядовито хрипел: — Ну что, а? Нигилисты, а? Просо воруете? Честные люди! Хо-хо-о! После этого меня, с благословения начальства, начали травить уже, как собаки кошку, и я решил уйти. — Терпи! Обойдется! - - утешал и уговаривал меня милейший Захар Ефимович Басаргин. Но способность терпеть у меня слабо развита, и, сложив свои книжки в котомку, отказавшись от бесплатного билета до Царицына, вечером дождливого дня я отправился пешком с Крутой в Москву». Мария Захаровна, старшая дочь начальника станции Басаргина, об этом вспоминает так: «С каждым днем доносились слухи, что за Алексеем Максимовичем полиция усиливает надзор. Вскоре носящиеся слухи подтвердились еще тем, что сам жандарм станции и мой отец предупредили Алексея Максимовича о невозможности дальнейшего пребывания на станции. Между тем время его отъезда приближалось и по другим необходимостям. Осенью 1889 года он должен был явиться для призыва в армию в Нижний Новгород. Алексей Максимович не раз высказывал свою мысль о нежелании служить в армии. Но ехать было уже время. День отъезда был назначен на 14 апреля. Помню, как сейчас, на проводы собрались все жители станции Крутая. Уезжать ему было, безусловно, тяжело, а еще тяжелее было расставаться с ним его друзьям. Прощание было весьма трогательным, каждый старался, особенно женщины, преподнести отъезжающему свой скромный подарок —гостинец. Многие из присутствующих плакали».
